Рецензия на фильм "Полное затмение"
Ослепленные отраженным светом, обыватели ищут в гении проводника, идеального героя, отринувшего грехи и свои, и грехи общества, знающего дорогу к свету. Путь гения — это не путь бога и не путь к Богу. Основа, на которой растет грациозный цветок, — дерьмо, а сверкающие нити поэзии заметны ярче всего в тьме полного затмения. Потому что вечность — это…
Монпарнаский кружок «Дрянных мальчишек» вздрагивает, когда туда вламывается молодой крестьянский сынок Артюр Рембо. «Чертыхатели» съеживаются, как дети в хэллоуинских костюмах, которым удалось призвать настоящего демона. Буржуазный круг, ханжески проповедующих вольность и свободу от условностей, не может перенести истинного разрушителя. Лишь один остается столь же очарованным, как и в первый день — парижская поэтическая знаменитость Поль Верлен, пригласивший шестнадцатилетнего парня из маленькой деревни Шарлевилль, сочтя его стихи гениальными.
То, в чем обвиняют фильм, а именно почти в полном отсутствии стихов этих известных поэтов, по сути является одним из главных приемов режиссера Агнешки Холланд, которая, пусть и не грешила против исторических фактов, но попыталась своей лентой выйти за пределы байопика. Гениальность Артюра на фоне хорошего, но среднего уровня Поля — это парадигма, которую мы должны принять на веру. Попытка объявить кого-то гениальным, примерить ангельский нимб гениальности на чело того или второго персонажа, заставляет в конечном счете зрителя замереть и уставиться на этот непригодившийся нимб в собственных руках, чья круглость сияет подобно солнечному гало.
Верлен мучается в удушающей атмосфере благочинного брака, издеваясь над своей молодой супругой и избивая колыбель с новорожденным сыном. Артюр — его отдушина, его возможность стать тем, кем он хочет себя видеть, вырваться из реальности в мир поэтического безумия. Юный провинциал, приехавший покорять Париж, может предложить Верлену не только свое тело, он может дать ему понимание. Его философия: «Что бы ни связывало семейные пары, это не любовь. Может, глупость, эгоизм или страх. Любовь надо изобрести заново». Он бросает свою одежда из чердачного окна, прогуливаясь обнаженным по карнизу, мочится на парижских поэтов, прокалывает насквозь ладонь Верлену, чтобы тот доказал, что любит его. И тот, слизывая капли крови с покалеченных конечностей, ползет за ним, словно пес на брюхе. Они изобрели свою любовь. Это не страсть, это погружение в безумие. Склонный к садомазохизму Верлен нашел свое божество, лишь изредка вырываясь обратно к жене, чтобы глотнуть воздуха «нормальности», но отравленный этой свежестью, скоро снова заставляет болью и страданиями свою жену платить за то, что не способен без Артюра построить ту яркую, светящуюся жизнь, о которой мечтает. Не будь Артюра, возможно, эта черная воронка поглотила бы Верлена, его жену, его ребенка, его разум, выплюнув на поверхность только окровавленные косточки убийства по пьянству и неосторожности.
Тот, кто обвиняет Холланд в отсутствии романтизма, не видел «Таинственного сада». Она умеет остановить мгновение и любоваться невинной чистотой так, будто каждое новое утро является неповторимым чудом. Охряно-оливковый водоворот гомосексуальной страсти поэтов привлекает и отталкивает намеренно. Холланд создает катастрофу, на которую зритель-зевака смотрит с ощущение восхищения и ужаса, но не в силах отвести взгляда, как не может не смотреть на пожар, пожирающий здание.
При полном солнечном затмении на мир падают тени и весь мир кажется нереальным, но в то же время единственно верным, словно иного никогда и не было. Чуть изломанный, нерешительный и в то же время порывистый Тьюлис в роли Верлена, смотрит чуть окосевшими глазами любителя абсента на отражение в собственных зрачках. Он изломал бы все, включая свои отношения с Артюром, если бы сумел, но его сносит течением, что сильнее его. Верлен декларирует свою страсть к телам любовников, «душа вечна, на нее еще хватит времени», но Тьюлис задает ощущение человека, завороженного тем, что, как ему кажется, может сам заклинить механизм, вращающий солнце, чтобы оно больше никогда не взошло. Когда узнаешь, что роль Рембо должен был играть Ривер Феникс, не можешь не представлять его на месте ДиКаприо. Когда Ривер, находясь вечно в наркотической пелене, воспринимал бы и свое поведение, и поведение окружающих, как единственно верное, потому что такова его природа, Артюр в его представлении не мог бы поступать иначе, то в Лео чувствуется вечный юношеский максимализм, который он передает герою, желание шокировать, показаться хуже, чем он есть. И эта трактовка образа не хуже. Она просто иная. Иная трактовка — но все тот же закономерный финал.
Все когда-то заканчивается и если солнце долго не показывается из-за тени, фантастический мир перестает привлекать. У Артюра иссякает вдохновение, он смотрит на своего любовника, который уже отдал ему все свое восхищение, который уже опустел, как первая бутылка на пирушке, и понимает, что сам, своими решениями привел себя к этому. Боль, которая заканчивалась страстью, теперь становится непереносимой. Боль, как уздечка, уже не нужна, теперь боль является хлыстом, которым наказывают за то, что страсть не радует по-прежнему. Затянувшийся дурной сон, который перестал дарить мучительно-сладкое наслаждение. И расставание, которое назревает, становится для них пыткой, которую они растягивают без конца, не в силах совершить последнего удара милосердия.
В последнем предложении Артюра выбрать душу или тело, нельзя быть уверенным, что существовал верный ответ. Верлен выбрал тело, но можно ли знать, захотел бы делиться своей душой Артюр, поглощенный мечтами о вечной свободе? Затмение закончилось, солнце снова пошло по небу, поманив Артюра в свое царство, в Африку, где в отражении от песка и воды, оно царствует как единственный бог в своих чертогах. Разрушение имеет пределы, нельзя поцеловать и разбить всех фарфоровых собачек, тем самым отпуская их на волю, когда-нибудь нечего станет разрушать. Верлен остался у берегов своей полынной реки абсента, повторяя тихонько: «Я не существую, когда со мной нет кого-то рядом». Закончился не только роман. Муза, бьющаяся в экстазе в неверном свете затмения, с первыми лучами ушла от обоих.
Это фильм не о поэтах, не о поэзии. Это фильм о солнце. О том, что мир затмения можно описать, но нельзя жить в нем вечно. Что демоны разрушения не ходят в обличьях людей и что никому не дано изобрести новую любовь. Когда-нибудь захочется лучей на коже и поцелуев на ладони, вместо удара ножа. Фильм заканчивается композициями Яна Кошмарека Eternity и Sun. Потому что вечность — это солнце, рассыпавшееся бликами по морю.
Комментариев нет:
Отправить комментарий