Рецензия на фильм "Бартон Финк"


Когда-то давным-давно, а именно четверть века назад, в далеком 1991-м, когда трава была зеленее, солнце ярче, а голливудское кино робко стояло на пороге очередного сокрушительного взлёта в лице «лихих 90-х», в то время, когда мир уже познал затейливые головоломки Линча и Кроненберга, но еще не окунулся в омут криминального постмодерна Тарантино, Скотта, Стоуна и прочих (даже «Бешеные псы» выйдут полугодом позднее), братья Коэны, тогда еще восходящая надежда современного независимого американского кино, сняли свою четвертую полнометражную картину «Бартон Финк» о переживающем творческий кризис молодом драматурге, успешно предстали с ней в Каннах, где были отмечены тремя главными пальмовыми ветвями за фильм, режиссуру и мужскую роль (в интервью они шутя оправдываются — мол, всё дело в отсутствии серьезной конкуренции), и в довершение ко всему закономерно провалились с этой лентой в прокате. Причиной тому, тем не менее, отнюдь не спорное качество их очередного творения и даже, будем снисходительны, не качество не оценивших его зрителей, а скорее их, зрителей, неготовность к столь смелому образцу жанровой эклектики. Даже Википедия, позиционирующая кино как «сюрреалистическую чёрную комедию», вряд ли передаёт через это многогранное словосочетание всю широту и самобытность авторского почерка, который никак нельзя свести к такому узкому набору понятий.

Завязка истории, однако, весьма проста: в не по-голливудски захолустный отель в качестве жильца на неопределённый срок прибывает новоиспечённая молодая амбициозная звезда драматургии Бартон Финк, чей бродвейский успех не помешал ему (нужно отметить, не без колебаний) согласиться на временную карьеру в Голливуде. Там его ждут полный карт-бланш на написание сценария и новые знакомства с корифеем писательского искусства Уильямом Мэйхью и его очаровательной секретаршей, а также соседом по номеру — словоохотливым толстяком Чарльзом Мэдоузом. В уединении Финк безуспешно пытается найти связь между своими социалистическими убеждениями и поставленной продюсером задачей жизнеописания именитого рестлера. Неспешный темп повествования укрепляет в мысли, что от героев не приходится ждать никаких подвохов, а лаконичностью фабулы Коэны мастерски усыпляют бдительность наблюдателя, чтобы потом, чуть позднее, на пустом месте обескуражить приёмом в духе хрестоматийного хичкоковского «Психо».

Несомненно, игра со стереотипами — из числа обожаемых забав братьев. Любителей клеить ярлыки они насмешливо ставят в тупик: сатирическая драма, мистический триллер, криминальная комедия? Балансируя на грани деконструктивизма, режиссёры тем не менее не избегают правил — они с удовольствием придумывают свои, делая упор на субъективность картины мира; их не занимают простые фокусы, они идут дальше, опутывая действительность тонкими иллюзиями и вплетая в монохромную сюжетную канву разноцветные нити, причём делают это настолько лихо, что неясно, кто получает от их представления больший кайф — они или зрители. Впрочем, вероятно, в настоящем кино одно не отделимо от другого.

Творчество Коэнов — это словно бродить по лабиринту Минотавра, и авторы едва ли сравнятся с любезностью греческой девы в преподнесении читерских артефактов. С неподражаемым юмором и юношеским азартом орудуют они многочисленными отсылками, цитатами и символами, а у героев их произведений существуют реальные прототипы. «Бартон Финк» не исключение (а в какой-то степени даже, пожалуй, первое среди правил). Несомненное влияние (которое признают сами режиссёры) «квартирной трилогии» Поланского порождает особенно глубокое ощущение одиночества героя в болезненно-желтых стенах отеля, длинные жутковатые коридоры которого достойны сравнения с оными из кубриковского «Сияния». Уильям Мэйхью списан с Фолкнера, в продюсерском кресле — собирательный образ от Мейера до Уорнера, а что до главного героя, то в нём, похоже, самоиронии от братьев гораздо больше, чем реального драматурга-еврея. Бартон не факт что второй гений; кроме того, режиссёры всячески подтрунивают над его образом обеспокоенного творца: за пылкими размышлениями о жизни «простого человека» Финк не видит того даже на расстоянии руки. Впрочем, главный объект издёвок — Голливуд и "Капитол пикчерз" (к слову, эта студия в лучших традициях режиссёрской игры появится позже в ещё одном их фильме «Да здравствует Цезарь») — безапелляционная машина для создания избитых сюжетов и топорных типажей. Досталось даже фашистской Германии; недаром же события происходят накануне вступления США во Вторую Мировую. И всё же обращение к культурному багажу зрителя — это скорее приятный бонус, милая «пасхалка» для сведущих, нежели самоцель. Да и замысел фильма заключается не в том, чтобы показать губительную природу киноиндустрии, подминающую под себя трезвые жизни идеалистов. Коэны действуют по принципу «все страньше и страньше», превращая насмешку в мрачный гротеск, невинную игру — в трагедию, а обычного страховщика — в наместника ада.

«Бартон Финк» — необычайно искусный симбиоз "что" и "как"; красивое, стилистически филигранное художественное полотно, написанное не красками, а зрительными образами. Дурманящее торжество мучительного пекла, зловеще тянущиеся по стенам обои, замершие над печатной машинкой кисти рук и длинная тишина, изредка нарушаемая потусторонними звуками — Коэны создают практически сомнамбулическую атмосферу иррационального. В фильме нет саспенса, равно как и нет его в самых странных сновидениях, однако тревога возрастает от сцены к сцене. Финал близок; мрачный отель лениво стряхивает с себя обманчивую простоту, становясь обителью зла, и чем сильнее Финк пытается найти ключ к своему подсознанию, тем больше теряет контроль над окружающим. Он стоит, задрав голову, в ожидании явления свыше и упорно игнорирует саму реальность, а реальность в отместку игнорирует Финка, ускользает из его затуманенного зноем рассудка, лукаво окутывая его мечтами о мерцающем море. Реальность насмехается над ним, и красивое женское тело обагряется густой алой кровью, добродушные глаза приятеля превращаются в глаза убийцы, снизошедшее вдохновение не дарит желанного признания, а острые языки пламени триумфально сжирают его заурядную прежнюю жизнь, являя через себя умиротворяющий катарсис.

Коэны неуклонно ищут место человека в этом мире, и через свои собственные вселенные, в которых они виртуозные кукловоды, братья словно пытаются заглянуть за завесу самой сокровенной тайны. И с дерзким вызовом через монолог героя Гудмана они сбивают всякую спесь с того, кто обладал кажущейся ясностью видения бытия. Густой туман обволакивает ответы на извечные «Кто виноват?» и «Что делать?», и главный герой остаётся в конце даже не на распутье, а у бескрайнего океана, глубокого, быстротечного, что наша жизнь. Мы тут все временные жильцы, говорят они; подвинься. Сожми в руках то единственное, что осталось (что?). Не думай, не всё так просто. И всё же, охваченные гуманистическим прорывом, наконец заключают: ладно, мы славно повеселились, а теперь на, живи. В конце концов, это уже немало.

И ведь правда: быть всего лишь туристом на пару-тройку мгновений в нашем необъятно загадочном и непознаваемом мире, в сущности, не так уж и плохо, особенно если у тебя есть пишущая машинка.