Рецензия на фильм "Замужество Марии Браун"
Да возвратится всякий к началу своему. Со взрыва началась жизнь маленькой вселенной по имени Мария Браун, взрывом она и оборвется. А между ними будут все эти составляющие «простого женского счастья»: надежда, горе, смерть, возрождение и выстраданное благополучие как универсальный межъязыковой символ успеха. Раз за разом Мария падает, встает, отряхивается и грациозно шествует дальше. Судьба не расположена раздавать подарки, значит, надо брать их самой. И вот из хаоса бытия героиня умело выхватывает второй шанс, третий шанс, четвертый, пятый… чтобы в финале взгромоздиться на пирамиду богатства в ожидании светлого мига воссоединения с супругом. В горе, болезни и бедности — разве это брак? Нет, только в радости, здравии и богатстве. Пока смерть не разлучит нас.
Фассбиндер — Der Sohn des Krieges, посмертный плод войны, дитя руин, уже не слышавший воя падающих бомб и визга снарядов. Но где-то внутри его мятущейся души эта непрожитая память заставляла вновь и вновь возвращаться к больной теме, как к незакрытому гештальту или месту преступления. Он отнюдь не оплакивает попранные романтические идеалы великих немецких предков — ведь что, как не идеалы эти, привели Германию к краху, — но брезгливо морщится от того, что пришло на смену. От «экономического чуда» как спасительного способа общенационального забвения. От сотен довольных жизнью лиц в этом до духоты несовершенном мире. От назойливых примет сытого мещанского счастья, универсальных «шубы, машины и дачи в предместье». А в том ли счастье, пусть даже и мелкое, личное, женское? Или это сублимация, и разве уж не получилось быть счастливой женой и матерью, то надо заняться карьерой и бизнесом? Следом за железными колесницами всегда шагают железные леди. Наверно, Мария Браун — лишь очередная условная единица в ряду женских пост-военных образов, переходная стадия между Скарлетт О’Харой из Атланты и Катериной Тихомировой из города, не верящего слезам. Но если первую вели к успеху грезы о большой и чистой любви, а вторую — моральный кодекс строительницы коммунизма, то Мария предстает в качестве этакой святой блудницы, которую можно простить за одни лишь благие намерения. Ну, или за элегантность нижнего белья.
Как главный пессимист, феминист и портретист своего времени, Фассбиндер не может избежать простых метафор, выводя женщину как знаковую фигуру на подиум эпохи. Однако его Германия — не родина-мать, не любящая страна-жена и уж точно не соучастница грехопадения Ева Браун, несмотря на «коричневую» среднестатистическую фамилию. Его Мария — антибогородица и лже-Магдалина, заочная супруга, бизнесмен в постели. Эта женщина может спать с захватчиком, но не будет рожать ему ребенка. Этой грешнице не в чем каяться, ибо нет в ней самого понятия греха, ее ведет инстинкт выживания и — чего уж там — по-своему верная, по-своему искренняя любовь к мужу. Любовь почти бестелесная (один день, одна ночь перед отбывкой на фронт не считаются), с особой, высоко мотивированной жертвенностью. Фассбиндер почти злорадно ставит крест на традиционных ценностях приличной немецкой фрау: Kinder, Kuche, Kirche — кому это теперь нужно? Отныне женщина — полноценный игрок на поле, двигатель перемен, хозяйка собственной судьбы. Ее тело прекрасно годится в качестве начального капитала, ее ум куда глубже мужского понимает правила игры, ее цель — не столько деньги, сколько дарованная ими независимость. Но на духовном пепелище благополучие кичливо, как модное манто на фоне развалин, а ограниченное, с минимумом воздуха, пространство фассбиндеровского кадра дискомфортно консервирует героев в их пустом и мелочном, пусть и хорошо меблированном мирке.
Здесь ничтожны и люди, и победы. Куртизанки надевают вечерние платья, но за видимым блеском — нищета и стыд за свою страну, так дешево перепроданную очередному хозяину. В финальном радиовопле «Германия — чемпион!» за восторженным криком болельщиков видится издевательская ухмылка режиссера. И Мария, получив лишь половину богатства, внезапно оказывается лишь половиной человека: завоевав полцарства, не стать полуцарем. Сговорившись между собой, муж и любовник обесценили и ее саму, и все ее заслуги. Будь госпожа Браун человеком реальным, она бы справилась, прожила полную событий жизнь и, к закату, стала бы кем-то вроде госпожи Меркель, властительницы полмира, железной фрау с потухшим взором. Но в художественной парадигме крах иллюзий сродни неизлечимой болезни: разбитую вазу невозможно склеить, разбитую жизнь не начать сначала. Героиня обречена, словно ненужная обществу потребления душа, словно символ подлежащей забвению истории, словно сам мятежный гений Фассбиндер, не умеющий вовремя остановить руку с зажигалкой. Потому что в этом проклятом мире все иллюзия и обман. Все, кроме смерти.
Фассбиндер — Der Sohn des Krieges, посмертный плод войны, дитя руин, уже не слышавший воя падающих бомб и визга снарядов. Но где-то внутри его мятущейся души эта непрожитая память заставляла вновь и вновь возвращаться к больной теме, как к незакрытому гештальту или месту преступления. Он отнюдь не оплакивает попранные романтические идеалы великих немецких предков — ведь что, как не идеалы эти, привели Германию к краху, — но брезгливо морщится от того, что пришло на смену. От «экономического чуда» как спасительного способа общенационального забвения. От сотен довольных жизнью лиц в этом до духоты несовершенном мире. От назойливых примет сытого мещанского счастья, универсальных «шубы, машины и дачи в предместье». А в том ли счастье, пусть даже и мелкое, личное, женское? Или это сублимация, и разве уж не получилось быть счастливой женой и матерью, то надо заняться карьерой и бизнесом? Следом за железными колесницами всегда шагают железные леди. Наверно, Мария Браун — лишь очередная условная единица в ряду женских пост-военных образов, переходная стадия между Скарлетт О’Харой из Атланты и Катериной Тихомировой из города, не верящего слезам. Но если первую вели к успеху грезы о большой и чистой любви, а вторую — моральный кодекс строительницы коммунизма, то Мария предстает в качестве этакой святой блудницы, которую можно простить за одни лишь благие намерения. Ну, или за элегантность нижнего белья.
Как главный пессимист, феминист и портретист своего времени, Фассбиндер не может избежать простых метафор, выводя женщину как знаковую фигуру на подиум эпохи. Однако его Германия — не родина-мать, не любящая страна-жена и уж точно не соучастница грехопадения Ева Браун, несмотря на «коричневую» среднестатистическую фамилию. Его Мария — антибогородица и лже-Магдалина, заочная супруга, бизнесмен в постели. Эта женщина может спать с захватчиком, но не будет рожать ему ребенка. Этой грешнице не в чем каяться, ибо нет в ней самого понятия греха, ее ведет инстинкт выживания и — чего уж там — по-своему верная, по-своему искренняя любовь к мужу. Любовь почти бестелесная (один день, одна ночь перед отбывкой на фронт не считаются), с особой, высоко мотивированной жертвенностью. Фассбиндер почти злорадно ставит крест на традиционных ценностях приличной немецкой фрау: Kinder, Kuche, Kirche — кому это теперь нужно? Отныне женщина — полноценный игрок на поле, двигатель перемен, хозяйка собственной судьбы. Ее тело прекрасно годится в качестве начального капитала, ее ум куда глубже мужского понимает правила игры, ее цель — не столько деньги, сколько дарованная ими независимость. Но на духовном пепелище благополучие кичливо, как модное манто на фоне развалин, а ограниченное, с минимумом воздуха, пространство фассбиндеровского кадра дискомфортно консервирует героев в их пустом и мелочном, пусть и хорошо меблированном мирке.
Здесь ничтожны и люди, и победы. Куртизанки надевают вечерние платья, но за видимым блеском — нищета и стыд за свою страну, так дешево перепроданную очередному хозяину. В финальном радиовопле «Германия — чемпион!» за восторженным криком болельщиков видится издевательская ухмылка режиссера. И Мария, получив лишь половину богатства, внезапно оказывается лишь половиной человека: завоевав полцарства, не стать полуцарем. Сговорившись между собой, муж и любовник обесценили и ее саму, и все ее заслуги. Будь госпожа Браун человеком реальным, она бы справилась, прожила полную событий жизнь и, к закату, стала бы кем-то вроде госпожи Меркель, властительницы полмира, железной фрау с потухшим взором. Но в художественной парадигме крах иллюзий сродни неизлечимой болезни: разбитую вазу невозможно склеить, разбитую жизнь не начать сначала. Героиня обречена, словно ненужная обществу потребления душа, словно символ подлежащей забвению истории, словно сам мятежный гений Фассбиндер, не умеющий вовремя остановить руку с зажигалкой. Потому что в этом проклятом мире все иллюзия и обман. Все, кроме смерти.
Комментариев нет:
Отправить комментарий