Между тем миром и этим

by Stalk-74

Рецензия на фильм "Пустыня Тартари"

Узнай, а есть предел там, на краю Земли?

И можно ли раздвинуть горизонты?

В. Высоцкий

Итальянский писатель ХХ века Дино Буццати, в творчестве которого армада критиков находит влияние экзистенциалистов Сартра и Камю, известен, не в последнюю очередь, благодаря роману «Татарская пустыня» (1940) и одноименному фильму-экранизации Валерио Дзурлини (1976). У режиссера же картина про целеустремленного лейтенанта Джованни Дрого (Одурманенного), распределенного на службу в военную крепость на краю земли, стала лебединою песней, завершившей творческую карьеру, где нашлось место и Золотому Венецианскому Льву, и итальянскому Оскару «Давиду ди Донателло», и номинациям ММКФ с Каннами. И это тот нечастый случай, когда трудно отдать кому-то пальму первенства, литератору или кинематографисту, одинаково глубоко погружающих забредшего на огонёк в омут бесконечно растянутой в ожидании жизни.

Фильм тягуч. Время обертывается лентой Мёбиуса и уволакивает сознание, меняя с каждым кадром целеустремлённость обитателей гарнизона. Пустыня, словно старая ведьма, шёпотом песка стирает юношеские мечтания и карьерные идеалы. Монотонно капает вода в келье лейтенанта, строго по уставу один караул сменяет другой, бесстрастно перекатываются вековые барханы. И люди подспудно начинают опасаться перемен, даже неожиданно по-норштейновски вышедшая из тумана белая лошадь несет только смерть и мятеж часовых, завороженных пустотой вечности. А музыка Эннио Морриконе вновь и вновь разливает томленье по душам, успокаивая и медленно убивая. И зритель ловит себя на мысли, что и он готов вслед молодому армейцу пересечь воды речушки, чтобы прибыть в крепость, в которой суждено остаться навсегда.

Как в русских сказаниях и зарубежных сказках, путник, испивший колдовского зелья, навсегда забывает и отчий дом, и друзей-любимых, обречённый всю оставшуюся жизнь складывать из льдинок слово «вечность». И каждый новый эпизод «Пустыни Тартари» добавляет в бесконечную мозаику новый осколок. Вот офицеры-функции (старший начальник, средний начальник, младший начальник…) предлагают неофиту занять единственное свободное место за столом, испив символическую чашу. Кубок опрокидывается, но морок не пропадает. Вот огонёк со стороны неприятеля, который стараются не замечать (там никого нет и не будет), а то вдруг уже прикатанная карета обернется гнилой тыквой. Вот древний заброшенный город незаметно переходит в кладбище, приучая наблюдателей к неизбежности своего конца.

Несмотря на почтенный для ленты возраст в четыре десятка лет, в кадре нет оттенка ретро. Словно сон, словно наваждение, «Пустыня Тартари» пытается дотянуться ледяной рукой до каждого зрителя. Такой эффект случается от долгого рассматривания потемневших со временем икон, от сопереживания заточенным в холст героям Врубеля или Мунка. Несомненно, большая заслуга в таком тяжелом от простоты кадре и оператора Лучиано Товоли, умело показавшего обреченную крепость Арг-е Бам на юго-востоке Ирана, ставшую декорацией для цитадели Бастиано гарнизона Австро-Венгерской империи. Форпост предчувствовал свою гибель от будущего землетрясения, и запах смерти исходил в фильме от каждого камня.

В мёртвом доме не бывает живых постояльцев. И неважно, капрал ты или полковник, он холодным камнем вынет здоровье, физическое и психическое из каждого. Удушающий кашель сводит в могилу главного героя в момент осуществления тоскливой мечты оборонцев — атаки мифических татар (в советской локализации — кочевников-тартарцев), разум заболевает ещё быстрее. И напрасно гарнизонный доктор ищет вирус, недуг имеет здесь другую природу. Он таится в ненужности, которую прячут за муштрой и выполнением Устава. Он прячется в мистическом познании истины, что человек не значимее вон того пучка сухой травы, подгоняемого дыханием самума.

И попавшие в паутину времени офицеры и солдаты всё откладывают свои надежды на потом, на завтра, после победы над неприятелем, которого никто не видел, и которого, может быть, и нет. Ещё немного — и обязательно будут ратные подвиги и воинская слава. И потихоньку смирение с реальностью обесцвечивает до сепии все стремления, и даже сама смерть воспринимается как будничное логическое звено каждодневной цепочки. Только ведь никто не хотел такой жизни, никто не помнит, как она стала такой. Наверное, яд произведения проник в сердце и самого Валерио Дзурлини, который вскоре добровольно подписал последние счета жизни. Не каждого, подошедшему к краю бездны, последняя отпустит за просто так. Но для тех, кто верит, что может раздвинуть горизонты, остался фильм «Пустыня Тартари». Между тем миром и этим.