Любовь во время чумы

by SUBIC

Рецензия на фильм "Женщина в окне"

Удачно прокатив на поезде Роми Шнайдер в паре с Трентиньяном тремя годами ранее, режиссер Пьер Гранье-Дефер продемонстрировал такой уровень режиссуры, что от «Женщины в окне» волей-неволей ожидалась, как минимум, крепкая драма. Как максимум, новый виток в жанре, смешивающем мелодраму и военное кино. Правда, в фильме, действия которого предлагают зрителям прогуляться среди горных массивов Греции, баталий как таковых мы не увидим. Тем не менее, путешествие предстоит более чем опасное. События встречают нас в неспокойное для страны время: август 1936 года — переворот и диктатура. Сюжет крутится вокруг состоятельной аристократки Марго Санторини, которую как раз играет аристократка Шнайдер. Именно ее присутствие в этой ленте и привносит должный уровень ожиданиям. Творящийся на земле сыновей Эллады хаос волею судеб сводит трех совершенно разных мужчин, каждый из которых сыграет особую роль в жизни Марго. Первый — законный супруг героини — итальянский маркиз, выступающий в качестве посла. Второй — фанатичный коммунист Мишель Бутрос, разыскиваемый властями. Третий — французский буржуа Рауль Мальфос — этакий а-ля Гэтсби, закатывающий шумные гулянья теплыми афинскими вечерами.

По задумке режиссера фильм смонтирован по принципу «вчера, сегодня, завтра», причем, чередование тех или иных фрагментов поначалу слегка запутывает зрителя. Женственный образ героини создается благодаря воспоминаниям одного из мужчин: Рауль воскрешает в памяти идиллическое путешествие с Марго, в которою он был безответно влюблен. Его воспоминания механически ритмизированы, но в них таится печаль. Он слабоволен, что, может быть, и служит препятствием. Объект его желания — изысканная женщина, которая относится к любви картезиански, тасует поклонников до той поры, пока не попадает под чары грубоватого революционера, пропитавшегося духом русского пролетариата. Ретроспекции разрублены на застывшие эпизоды с ожидаемой экспрессией и художественной выразительностью запечатленного момента. Героиня экзальтированна и чувственна. Она прекрасна и трагична, как модель прерафаэлитов Элизабет Сиддал. Словно сошедшая с полотна Россетти, она входит в мир совсем не античной царицей, хотя ее супруг и сравнивает Марго с Пенелопой.

Интенция режиссера нацелена показать след диктаторских бесчинств в стране. Состоятельные иностранцы обсуждают переворот и влияние советских коммунистов, что тоже является частью повествования: хаотической констелляции военно-политических событий навязывается структура, что искажает саму конфигурацию реальности. Как правило, исторические факты — войны, перевороты, революции, — выступающие фоном для основной интриги, хорошо ложатся в том случае, когда создатели предлагают смотреть нам в своеобразный бинокль. То есть, в приближающие линзы зритель видит любовное томление героев, в отдаляющие — жизнь всей страны, а порой и всего мира. Но, ступив на греческую землю, режиссер наделил свой фильм большой ахиллесовой пятой: исторический подмалёвок размывается по холсту, перемешивая все краски — и пастель, олицетворяющую любовь, и агрессивную красную акварель, отражающую классовые распри. Автор делает фон реальных событий фундаментально важным и тогда уже использование живой человеческой трагедии смазывается. Сам же фильм выглядит как вечный спор Диониса и Аполлона — хаотического буйства и гармонии.

Впрочем, вскоре вектор повествования съезжает с политической магистрали и устремляется в сторону более тихой и спокойной комнаты с видом на море, окно которой имеет здесь судьбоносный поворот в судьбе женщины. Личная трагедия прекрасной аристократки, имевшей неосторожность полюбить бунтаря в смутное «холерное» время, к финалу перетягивает канат на себя, выравнивая неровное повествование. Деликатная камера лишь вскользь пробегает по выглянувшей из-под неглиже груди героини, но в тот же момент демонстративно уворачивается от сцен шокирующего насилия. Памятуя, какое эмоциональное воздействие произвела гибель героини в «Старом ружье», сыгранной также Шнайдер, можно представить, что режиссер забывает о расстановке кульминационных маячков, избегая вполне допустимых сюжетом сцен пыток и убийств. Вместо этого он пытается придать ленте мифологический компонент: в начале повествования герои цитируют на фоне Акрополя произведения Софокла. Упоминание судьбы царя Эдипа звучит как предзнаменование. Фильм закольцован: финал убедит нас в том, что эта проекция была не случайной. И апофеоз — сладострастная пантомима, завершающая длинную сюиту монтажных переключений с крупных планов Роми Шнайдер на портреты Сталина, смотрящего со страниц небрежно брошенной на столик газеты.