Ангел смерти

by ElaraSmith

Рецензия на фильм "Я – Дина"

Женщине было восемнадцать. Глаза у нее были старые, как камень. 
Хербьёрг Вассму. Книга Дины.

Есть вещи, которые экранизировать сложно.

Трудно удержаться от соблазна, если перед тобой — бестселлер. Если есть история, от которой захватывает дух, и если в этой истории — много: Норвегия девятнадцатого века, её побережья, скалы, поместья, семейные древа со всеми ответвлениями, любовь, возвращающая молодость, и страсть, отнимающая жизнь. Если есть она — Дина.

Так, как появляется она в самом первом кадре, появляются в фильмах ужасов маленькие демонические существа, зачарованные девочки с двойным дном. Она распахивает серые, как вода, глаза, она слышит грозу, как позже будет слышать музыку, она твёрдо идёт навстречу буре, и детский мирок с этажами игрушек застывает по бокам ненужной красотой: есть только она — и стихия. Её унесут из грозного мира ненадолго, ненадолго спрячут в единственное спокойное место на земле — материнские объятия. Девочка обречена. Блики солнца, радостно игравшие на белоснежных одеяниях, будут только воровато проникать в щели чердака, на котором её оставят один на один с диким криком умирающей внизу матери. Стихией станет девочка, потому что никто не разделит с нею жуткий, недетский и отныне вечный поединок души и смерти. Она вырастет, внешне справится со всем и возьмет судьбу в свои руки. В пятнадцать выйдет замуж за взрослого человека, родит сына, будет вечным соблазном для всех окружающих ее мужчин, мстя им за то, что они умеют оставлять, и желая их, дающих жизнь. Овдовеет и станет хозяйкой поместья, хозяином по хватке. Она станет музыкантом, играющим на мужском инструменте. И никто не будет знать её настоящую: справляясь с виной, она однажды внушила себе, что смерть — освобождение от боли. Боли, силу которой она знала. И знали убиенные ею, приходящие к ней постоянно.

Хочется задержать тему ужаса, лежащего в фильме третьим дном, теряющегося за развитием событий, за ослепительной красотой Норвегии, любовно рассмотренной чужаками: создатели фильма — иностранцы, и фильм делался на английском языке. «Я — Дина»: эти слова в романе уводили внутрь, в душу женщины, выводя эмоциональные формулы событий. Но как это нарисовать? Как экранизировать жадную и жёсткую влюбленность в неумолимую правду цифр (Дина — прирожденный математик), как оживить хаос, смиряемый только музыкой, ибо в музыке — и гармония, и ритм, созвучный рваным толчкам боли? Можно играть мимикой — девочка, ползая, жаждет музыки; женщина с классическим лицом прекрасной, увы, слишком взрослой Марии Бонневи с огромным усилием раздувает внутри своего лица огонь, чтобы оно преобразилось, стало лицом демоницы и мученицы одновременно. Исступление, с которым героиня овладевает виолончелью, гипнотизирует висельника, сталкивает сани, отдается слуге Томасу, её расширенные глаза и ноздри, спутанные волосы, рваные жесты, ее постоянное высматривание мертвецов, все рваные кадры, мгновенные флешбэки, — всё работает на славу, но ничто не может то, что могли слова романа. Дина, которая долго молчала, первобытная Дина, должна бы лучше смотреться визуально, нежели через описание, однако эти надежды не оправдываются.

Ибо для семейной саги первоисточник слишком тяжёл, для психологической драмы слишком многолинеен. Вот и название здесь и не обязывает экранизировать внутренние монологи женщины, оно всего лишь реплика рассказчицы, выдающей свою книгу, свой дневник и далее глядящую на себя со стороны, как на героиню повествования. Повествование и побеждает, и фильм, начинаясь как хоррор, заканчивается как мелодрама. Неожиданная концовка сглаживает именно то, что, не получившись, получилось, ибо происходящее на экране странным образом притягивает и отталкивает. Потому что слишком просто, слишком реально то, что было в книге отстранено и вознесено высоким слогом книг Ветхого Завета. Этой медности эпиграфов, этой игры имен — Дина, Иаков, Вениамин, — в фильме нет или не чувствуется. Язык писательницы делал Дину не соблазнительницей — хотя эротические сцены в фильме красивы, они не делают красивой историю, — а характером, будто вышедшим из мира, где нет заповедей. Дина и Библию видит лишь сквозь призму собственного горя, обычного перед Богом, но величайшего перед людьми. Она — человек, росший один, как выброшенный домашний зверь, оставшийся без поддержки и опиравшийся только на законы природы. Тот маньяк, который притягивает потому, что негативно свят, стоит выше греха, не ведая, что творит. И трудно в фильме уловить и передать то, что в ней и из-за неё.

«Горе — это картины, которых человек не видит, но тем не менее должен носить в себе», — сказано в книге и не сказано в фильме. Увы, шедевр о настоящей Дине, её горе и её преступлениях остался только внутри, под её веками, утонув в её серых, как вода Норвегии, глазах.